Владислав Крапивин - Та сторона, где ветер [с иллюстрациями]
По Африке, желтой от песка и высохших трав, мчались антилопы и жирафы, неторопливо и царственно двигались львы, шагали независимые слоны. Киты и акулы пенили воды океанов. Веселые кенгуру скакали через всю Австралию, белые медведи и моржи выползали на льдины у полюса. Тигры и зайцы, лоси и удавы, утконосы и крокодилы… От них рябило в глазах. Может быть, и в самом деле они двигались? Не Земля, а веселый зоопарк. Нет, не зоопарк: звери здесь были свободны…
Илька не нашел фламинго. Долго искал по всем берегам и странам, видел удивительную птицу лиру, потом попалась еще странная птица секретарь. А фламинго не было.
Илька не огорчился. Он почти позабыл про фламинго. Вставала перед ним гудящая зелень джунглей, грозно темнели коричневые горы, обнимал со всех сторон темно-голубой океан. И очередями били с карты разнокалиберные буквы названий: Ямайка (Я-майка!), Хоккайдо, Шпицберген, Канберра, Скагеррак (Скагер-р-рак!)… И звонкое, как сигнал трубы, – Горн! Мыс Горн…
Буквы прыгали через оленей и зебр, а львы смешно шевелили хвостами. Илька улыбнулся и прилег щекой на западное побережье Африки…
Когда пришла с работы мама, он спал, раскинувшись между Австралией и берегом Аргентины. Ладонь его бережно прикрывала мыс Горн, известный своими бурями.
… Карту Илька прибил над кроватью. Мама не спорила. Ей только не нравилось, что Илька торчит перед картой целыми часами. Встанет в кровати, упрется в моря и горы ладонями и что-то бормочет.
Мама подходила, трогала лоб. Большого жара не было. Илькина ладонь корабликом скользила по карте.
– О чем ты шепчешь? – спросила мама.
Илька улыбнулся и тихо сказал:
– Под всеми ветрами…
Мама наконец не выдержала:
– Ты засиделся дома. Вся ангина давно кончилась. Мог бы и погулять, а то привыкнешь к пижаме, как пенсионер…
Илька оторвался от карты. Но медлил. Он знал, что, оглянувшись, увидит обыкновенные скучные стены, знакомый до последней щелки шкаф, знакомое окно и знакомый кусок улицы в нем. Не будет в окне джунглей и жирафов.
Он обернулся и увидел скучные обыкновенные стены.
… Он вышел на улицу. Стоял безветренный вечер. Очень теплый. Клейкие, но уже подросшие листики густо сидели на ветках. Солнце ушло за крыши, но было еще светло. В тупике галдели футболисты. Илька постоял на углу. Генки среди игроков он не заметил.
– Иди за нас! – крикнул издалека забывший про ссору Тимка.
Илька покачал головой. Медленно зашагал в другую сторону. Ему было грустно и немного тревожно.
Илька свернул на Пароходную улицу. Впереди, за берегом, не было ничего, кроме неба, и в небе вставал закат. Громадный и ясный. Илька еще не видел такого. У самой земли небо горело алым светом, а выше делалось оранжевым.
Оранжевый свет постепенно терял красноватые тона и переходил в чисто-желтый. И в этом желтом океане, как потерянное перо фламинго, висело узкое облако: пунцовое, с темной оторочкой.
Берег был пуст, и одинокая мазанка над обрывом казалась хижиной Робинзона.
Щелк-щелк-щелк! – стучали Илькины подошвы. А больше – ни звука.
Илька отчетливо понял, что сейчас что-то случится.
И он почти не удивился, когда из-за ближних заборов выплыла в просвет улицы и заскользила по закату высокая тонкая мачта. С перекладиной и тросами, с узким повисшим флагом. Она двигалась над обрывом, и даже мазанка не закрыла ее верхушку.
Илька охнул и рванулся к берегу.
Был невиданный разлив, и горящие на закате плесы уходили к горизонту. Внизу, вдоль береговых откосов, шел большой пароход. С круглыми иллюминаторами вдоль черных высоких бортов, с белой рубкой и мачтой, похожей на мачту фрегата.
Это было нездешнее судно. Видно, пользуясь высокой водой, пароход пришел с низовьев и теперь опять уходил в родные места.
Илька провожал его глазами. Вертелось в голове какое-то слово. Очень нужное и очень знакомое. И наконец Илька догадался: про этот пароход можно было сказать то, что никак не подходило плоским неуклюжим буксирам и пассажирским теплоходам, похожим на плавучие рестораны.
Можно было сказать: корабль.
И тут Илька понял, что же ему не дает покоя. Отчаянно хотелось в дальнюю дорогу. Туда, где незнакомые берега и города.
Глава третья
Телеграмму принесла сердитая тетка. Она долго ругалась, что на калитке нет заметного номера, и цепко разглядывала Генку: можно ли доверить? Потом велела расписаться и ушла, тяжело топая.
Генка взглянул на первую строчку. Из Москвы. Значит, служебная, отцу.
Распечатывать Генка не стал: отец не любил, когда трогали его почту. Ну, а если в телеграмме что-то срочное? Генка заколебался. Отец придет поздно. Весной он перешел на новую работу, чтобы меньше ездить, но ничего не выгадал: дела на участке шли неважно и он, начальник, иногда пропадал там круглыми сутками.
Может быть, телеграмма из того, московского института, куда отец отправил свой проект? Он сидел над этим проектом четыре месяца…
Генка понял, что придется плестись к отцу на участок. По жаре, через весь город. Автобуса, конечно, не дождешься… Чтобы она сгорела дымным факелом, эта бумажка!
За калиткой Генка еще раз посмотрел на открытые строчки. Внимательней.
«Москва 9007…» Еще какие-то цифры… Город, улица, дом, Звягину… Что?
Звягину Геннадию.
Что за фокус?
Он рванул бумажную ленточку.
«Третьего поезд шестнадцать вагон семь Владик».
Владька… Ура!
Он, кажется, крикнул вслух. Две студентки, проходившие мимо, оглянулись, хмыкнули. Генка дерзко засмеялся им вслед. И вдруг испугался: третье число сегодня! А когда приходит поезд?
Со скоростью Ильки бросился он на угол, к автомату, вывернул карман, вытряхнул медяки. Автомат слопал две монеты подряд и не откликнулся ни единым гудочком. Генка шепотом сказал проклятому телефону подходящие слова и подкрепил их кулаком.
В будку заглянул худощавый мужчина в соломенной шляпе.
– Молодой человек, пожалейте технику.
– Техника! Только деньги жрет!
– Позвольте, я помогу.
Генка позволил. Дядька был, кажется, ничего.
– Вам какой номер?
– Справочное вокзала, – сказал Генка. – Только я не знаю. Надо сначала справочное города.
– А что на вокзале?
– Шестнадцатый скорый.
– В четырнадцать двадцать три.
– Это точно? – с подозрением спросил Генка.
– Честное слово. Я им вчера из Москвы вернулся.
Повезло!
Четырнадцать – это два часа по московскому времени. Четыре – по местному. Да еще двадцать три минуты.
А сколько сейчас?
Генка кинулся навстречу первому прохожему:
– Который час?
– Надо говорить: «Скажите, пожалуйста», – сообщил худой длинноногий парень с желтой папкой.
– Пижон! – отчетливо сказал Генка.
– Шпана!
– Сам…
Ближайшие часы были у почтового отделения, недалеко. Когда Генка примчался, они показывали половину второго. Можно было не спешить.
Можно было позвать ребят. Но кого?
Шурка в школе на практике. Да и что Шурка? Будет вежливо мычать и топтаться рядом.
Тимка и Антон не знакомы с Владиком, у них своя компания. Был бы хоть Яшка…
Оставался один Илька.
Илька сидел в открытом окне с книгой на коленях и с унылым лицом. Книжка была старая – «Побежденный Карабас». Генка знал, что Илька давно прочитал ее.
– Хорошо, что ты дома. Я думал, скачешь где-нибудь, – приветствовал он печального Ильку.
– Вчера наскакался…
– Мать заперла, да?
– Никто не запирал.
– Велела дома сидеть?
– Ну…
– А чего нашкодил?
– Я, что ли, виноват?! – вскинулся Илька. – Тимкины дурацкие часы! Мы всё бегаем, а у него всё «шестой час» да «шестой час». Потом поглядели, а у них одна стрелка вообще отвалилась. Домой пришел, когда уже восемь часов. А мама велела в шесть.
– Ты бы объяснил.
– Объяснил я… А она говорит: на полчаса еще можно из-за этого опоздать, а два часа – это голо… головопят… Нет, как это?
– Головотяпство, – сухо сказал Генка.
Он знал, что, если мать запретила, Илька не выйдет из дома, хоть распахни сто широких ворот. В глубине души Генка считал это основательной глупостью, но Ильку не перевоспитывал.
У каждого свой характер.
– Долго тебе сидеть?
– Пока мама не придет.
– А раньше никак нельзя выйти?
Илька вздохнул и помотал головой.
– Вот балда! – возмутился Генка. – А если что-нибудь нужное? Ну, вдруг дом горит?
– Он ведь не горит, – с некоторым сожалением сказал Илька.
– А если другое важное дело? – Генка вытащил телеграмму. – Вот!
